бывает понижен болевой порог non plus ultra[11]. Вот, к примеру, знаю случай: больному циркулярной пилой отрубило руку, а он принес ее и улыбается. Как ни в чем не бывало.
– Но ведь кровь должна забрызгать платье?
– Обязательно. И обильно. Если только не удалял хирург. Во что искренне не верю.
Родион хотел уже признать, что целиком согласен. Но не успел. Пробормотав что-то невнятное, бросил криминалиста и неприличным образом сбежал из мертвецкой.
Что за нетерпеливый характер! Даже неудобно перед солидным экспертом.
– Ну почему одним достаются трупы, а другим все самое интересное, – печально пробормотал Аполлон Григорьевич вслед удаляющейся спине.
Он бы и сам не прочь был вот так сорваться и побежать за мелькнувшей идеей. Но статус мешал. Нельзя же, в самом деле, чтобы великий криминалист бегал за всякими вздорными мальчишками.
3
Ночной сторож Смоленского кладбища Федор Анюков так давно оберегал мертвых от живых, что пропитался особой мудростью, которая случается с каждым, кто караулит границу между мирами. Крепость этой мудрости поддерживалась в любое время суток. Оставалось загадкой, как сторож умудряется быть навеселе постоянно и при этом делать дело. Редкий вор, рискнувший потревожить вечный покой среди глубокой ночи, был ловлен за шкирку и выдворяем вон. У Федора с каждым надгробием установились приятельские отношения, по ночам он беседовал с ними и перестал трусить, когда слышал в ответ неясные голоса. Заснуть мог в любом месте, нежно обняв памятник, но стоило пробраться чужому – сторож был начеку. Вот и теперь раннее утро встретил под каменной оградой, уютно свернувшись калачиком. Но сон не позволил досмотреть наглый толчок в плечо.
Разлепив веки, Федор обнаружил молодого господина приличного вида и плотного телосложения, что для гробовщика всегда неприятно. Юноша почтительно склонился, но вид имел серьезный до чрезвычайности. Особенно серьезно торчали пушистые усы.
– Чего тебе надобно, отрок? – пробормотал страж, исторгнув такой букет несвежих алкогольных паров, что перехватило дух.
Задержав дыхание, чтобы ядовитое облако испарилось, юноша вежливо приподнял шляпу:
– Где найти местного сторожа?
Привыкнув общаться с людьми крайне вежливыми, потому что мертвыми, Федор щепетильно относился к вопросам этикета. Недолжное уважение в его глазах было серьезным оскорблением. Нарочно дыхнув гостю в лицо, пристроил щеку на плече, зажмурился и буркнул:
– Нет никого. Закрыто. Уходите.
– Будьте добры указать, где он.
Приоткрыв один глаз, Федор оценил посетителя: ничего примечательного.
– А ты кто такой, чтоб нарушать сон почтенного старца?
– Сыскная полиция, чиновник для особых поручений Ванзаров.
Для приличия Федор подождал чуток и неторопливо поднялся из кладбищенской пыли, являя форменный жетон, а заодно отвешивая поклон. Хоть он и был с вечностью на «ты», но полиция – такая субстанция, что какую хочешь вечность к ногтю прижмет. Это сторож усвоил из личного опыта. Мальчишка выглядел мирно, не то что местный околоточный, но играть с огнем Федор не рискнул.
– Позвольте выразить уважение столь почетной в отечестве нашем службе! – сообщил он. – Имею честь услужить чем могу, однако забыл представить вам свою недостойную персону: Федор, или, если угодно, Теодор. А впрочем, можно и Фердинанд, имя сие несет особый отпечаток величия и мило сердцу моему.
Кажется, в сторожа попал из провинциальных трагиков. Реплики из классиков в сочетании с горячительными напитками и постоянное общение с мертвецами определяли характер. Сторож начал нести высокопарную ахинею. Из речи его следовало, что ждал он этого дня всю свою жизнь.
– Позвольте! – резко оборвал строгий юноша. – У меня срочное дело.
– О, как мы все спешим, не зная, что нам уготовано. Как мало ценим миг, даруемый быстротекущей жизнью… Господин хороший, не будет ли у вас благородного желания поднести старцу рюмочку?
Мятый рубль скрылся в натруженной ладони старца.
– О, как великодушны вы, молодое племя, что пришло на смену! А нам уже пора в чертоги вечности, где будут разрешены все вопросы бытия… Не изволите откушать в моем недостойном обществе, тут трактир славный поблизости?..
– Нет, – жестко ответил Родион. Его мутило уже не только от перегара, но и от речей. – Мне необходимо осмотреть фамильный склеп Бородиных. Знаете его, господин Фердинанд?
– Как нам не знать сие тихое и почтенное место, где нашли последнее упокоение лучшие члены благородной фамилии! Как часто, проходя в ночи мимо него, я размышлял о скорбном жребии всего сущего. Как говаривал незабвенный Шекспир…
– Еще слово, Федя, и скорбный жребий свой узнаете в участке.
– Так бы сразу и сказали. – Сторож деловито потряс связкой ключей, отпер кладбищенские ворота и гостеприимно распахнул. – Прошу! Чувствуйте себя как дома.
С этим Родион предпочитал не спешить. В ближайшие лет сорок хотя бы.
Узкая дорожка, посыпанная битым кирпичом, петляла между деревьями. Федор ковылял медленно, но уверенно, зная свое как-никак хозяйство. Рот его не закрывался, потоку философских размышлений, казалось, не будет конца. Родион перестал вслушиваться, занятый разглядыванием надгробий. Зрелище на любителя. Кладбище было старым, камни поросли мхом, на кованых решетках следы морозов и дождей. Кое-где виднелись скульптуры печальных ангелов и дев в глубокой скорби. Сами собой посетили мысли о тщетности всего земного. Однако лирический настрой пропал, стоило только вдалеке показаться необычному строению. Родион вмиг узнал его. Склеп чем-то удивительно напоминал особняк на Крестовском: такой же нелепый, массивный и будто недостроенный. Что логично – членам семьи везде должно быть уютно.
Фердинанд выказал максимум гостеприимства: распахнул ограду, пропустил молодого гостя вперед. Склеп возвышался серой громадой. Массивные ворота преграждали путь.
– Откройте, – приказал Родион.
– В сем священном месте непозволительно тревожить вечный сон. Сам господин Шекспир сказал…
– Вот рубль.
Приняв дань в благодарственном поклоне, Федор извлек другую связку, на которой болталась гроздь разнообразных ключиков, и безошибочно выбрал нужный. Замок поддался с тугим щелчком: открывается нечасто.
Внутри склепа оказалось душно. Пол выложен мраморными плитами, но толщина стен сохраняла тепло не хуже печки. По странной прихоти, будто средневековые рыцари, Бородины хоронили своих предков в нишах: пустые углубления, заготовленные впрок, были прикрыты почерневшими фанерками, тела остальных Бородиных покоились в каменной стене. Таблички указывали, что здесь лежат четыре поколения семьи. У входа – самые древние. Дальше вглубь – помоложе. Бородин-старший обнаружился там, где заканчивалась штукатурка. За ним только одна табличка: «Младенец Марфа, 1850».
Присев на ступеньку, Федор беседовал с кем-то невидимым. Ворота удачно прикрывали Ванзарова и освобождали от лишних объяснений. Собрав волю в кулак и почти совладав с сердцем, Родион прихватил табличку и дернул. Проржавевшие гвозди поддались легко, только песок посыпался.
Открылась узкая ниша. Вместо деревянного ящичка показался сверток прогнившей материи. Задержав дыхание, Ванзаров прикоснулся к тельцу. Внутренности осыпались с тихим шорохом. Под покровом осталась одна голова.
Надо идти до конца. И Родион сдернул саван.
Беленькое личико сохранилось неплохо: реснички и бровки целы, губки пухлые, румянец на упитанных щечках, только облысела и пылью покрылась. Даже не состарилась. Да и что ей будет: фарфор не портится. Тряпичное тело Ки-Ки, которая оставила на диванчике подружку Ми-Ми, истлело, но головка переживет всех Бородиных. Фарфор вечен. Как все просто оказалось. И логично. Вернее, из всех вариантов теперь остается только два.
Кое-как насадив дощечку на место, Родион отряхнул пыль времени с рук своих. Склеп выдал свою тайну. И делать здесь больше нечего.
– Весьма полезно для умственного развития приходить на кладбище, – сообщил Федя, запирая ворота. – Извольте, могу провести познавательную экскурсию. Ведь господин
